Вспомнив о флейте, Корнелий достал ее и поднес к губам. Он немного нервничал, и маголодия получилась только со второго раза. Забрезживший слабый свет окутал его, разгоняя мрак примерно на метр в каждую сторону. Различив скобу, он подпрыгнул и быстро полез наверх.
Корнелий карабкался и считал скобы. К тридцать пятой он начал слегка задыхаться. К пятидесятой закружилась голова. Он остановился, перестал лезть и с минуту отдыхал, пытаясь не представлять, на какой он высоте. На семьдесят второй скобе он потерял туфлю. Зацепился, сам себе наступил на носок и не успел подхватить. Туфля сгинула совершенно без звука. Спускаться за ней Корнелий не стал, хотя и было жалко.
Еще скоб через двадцать лестница закончилась, и Корнелий животом выбрался на ровную площадку. Здесь он обнаружил гниющий матрац, несколько расплывшихся в цветную кашу журналов и молодую, с розовым хвостом крысу, смотревшую на него без страха и любопытства. Корнелий топнул на нее ногой. Крыса не испугалась, но всё же на всякий случай удалилась, часто оглядываясь, как отрешенный от житейской суеты интеллектуал при встрече с буйным и беспокойным дураком. Сверху двумя ручейками втекал слабый и синеватый ночной свет, и шло пролета четыре лестницы без перил.
Где-то рядом мерно гудел вентилятор, однако дуло не сказать чтобы очень сильно. Моргать, правда, приходилось часто. Глаза пересыхали. Их забивало непрерывно сыпавшимся сверху мелким мусором.
Поднявшись, Корнелий некоторое время безуспешно провозился с гвоздодером, прищемил себе палец, сдался и прибегнул к помощи флейты. Шагнув наружу, он прищурился от яркого света.
Грязный и потный, с поцарапанными ладонями, без одной туфли, с штанинами мокрыми выше колена, он стоял у бетонной будки недалеко от моста. Внизу, в нескольких метрах, проносились машины. Позади, через узкий асфальтовый перешеек, тянулся длинный, сталинской постройки дом. Во всем доме горело окна три, не больше.
Сумка, врученная Корнелию на хранение, оттягивала плечо. Он с легкой досадой толкнул ее коленом, и тотчас услышал раздавшийся из сумки негодующий звук. Корнелий некоторое время поколебался, но, вспомнив, что не давал клятвы, открыл ее.
В сумке он обнаружил большой пакет с сухарями, порезанными крупно и довольно неаккуратно, но зато круто посоленными; длинную веревку, плоскогубцы, ручную дрель, пару зажигалок, фляжку с водой, набор отмычек и толстые рабочие рукавицы. Одна из рукавиц была значительно тяжелее другой. Перевернув ее, Корнелий осторожно вытряхнул на ладонь что-то круглое. Поднес к свету и присвистнул.
На ладони у него лежала отбитая мраморная голова.
Размером голова была примерно с кулак взрослого человека. Скол наискось проходил по шее и захватывал часть ключицы. Короткий нос, впалые виски, четкие завитки каменных волос – все это было почти прекрасно, но по непонятной причине мраморная голова произвела на Корнелия отталкивающее впечатление.
Он напрягся, пытаясь сообразить, что вызывает у него такое чувство и вдруг понял. Рот. Длинный, тонкогубый, старческий, он провисал краями вниз, придавая голове сходство с лягушкой.
Внезапно веки поднялись, и Корнелий увидел стылую пустоту. Точно смотришь в темный колодец и понимаешь, что камень никогда не долетит до дна.
Жабьи губы разомкнулись.
– Назови мне своё имя, незнакомец! – произнесла мраморная голова пограничным голосом, который мог принадлежать как взрослой, чуть охрипшей женщине, так и юноше-подростку.
– Демосфен я! – сказал Корнелий.
– Теперь я знаю твое истинное имя, Демосфен! Берегись, несчастный! Твоя жизнь в моих руках!
Корнелий застучал зубами сначала сильно, а затем подумал, что может отколоться эмаль, и поубавил рвения.
– Пожалуйста, не убивай меня! Ты кто? – взмолился он.
– Я не КТО, а ЧТО, – назидательно поправила каменная голова.
Убитых им (дядей) на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было двенадцать человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил рядом слово «квит». Когда уже у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив».
М.Ф. Каменская «Воспоминания» (о графе Федоре Толстом)
Ната осторожно отняла ладонь от носа. Против ожидания крови на ладони не наблюдалось – только две небольшие капли. Дверь, которую захлопнул барон мрака, еще дрожала.
– По-моему, Арей тоскует без Мефа, – сказала она.
– Подчеркиваю! С чего ты решила? – деятельно уточнил Чимоданов.
Он сидел на полу и озабоченно ощупывал отшибленное бедро. Будь удар нанесен боевым клинком, он уже истек бы кровью. Чимоданов давно усвоил, что любая рана в ноги зачастую опаснее раны в корпус. Слишком много там проходит крупных кровеносных сосудов.
– Ему некого бить, и он колотит нас утром и вечером, каждый день, – пожаловалась Ната плаксиво.
– Может, всё-таки тренирует?
– Сплошными спаррингами? Один на один, один против двоих, мы все против него?
– А ты какие тренировки хотела?
– Спокойное что-нибудь, с теорией, с записями в тетрадь, – мечтательно сказала Вихрова. – Как называется тот удар, как называется этот… Тесты всякие. Ну там какое спортивное оружие имеет вес до 770 г, клинок длиной до 90 см треугольного сечения и круглую гарду диаметром не более 13,5 см?